‘Пока зло не будет названо злом, пути к примирению я не вижу’

К сожалению, еще не время подводить итоги. Война не закончилась, победы еще нет. Люди продолжают гибнуть на фронте. Много пострадавших в Буче: кто-то потерял жилье, кто-то близких и родственников, кто-то был вынужден уехать за границу. Люди по-разному, скажем так, приходят в себя. У кого-то это происходит легче, у кого-то — гораздо сложнее. Многие наши земляки воюют на фронте. Здесь остаются женщины, дети, мамы. А мужчины воюют на фронте и, к сожалению, каждый месяц погибают все новые и новые герои.

Приблизительно до середины марта я был здесь. Участвовал в первых похоронах, когда здесь была братская могила.

Потом россияне начали ходить по домам: очевидно, у них были какие-то списки. К кому-то они приходили в первую очередь, к кому-то — позже. Я не мог совершать богослужения, людей нельзя было пригласить в храм, потому что было опасно, россияне обстреливали и убивали людей. Видите, стены храма обстреляны, поэтому совершать богослужения не было никакой возможности. Просто сидеть в подвале — тоже. Нет разницы, где ты сидишь. И я эвакуировался из Бучи. Но пока был здесь, находился либо дома, либо ночевал в храме.

Сначала россияне еще делали вид, что они вежливые люди и тому подобное, но когда мы узнали о всем, что произошло в городе, это повергло нас в шок. До этого каждый сидел в своем подвале, не было возможности ходить в другие районы. Те люди, которые были похоронены на территории храма, те 116 человек — это люди, тела которых были либо в морге, либо рядом лежали.

Не было возможности забрать тела людей на улице Яблонской. Люди могли и месяц лежать на улице. Их никто не мог похоронить.

Люди, которые жили в том микрорайоне, не знали, что здесь есть братская могила. Мы не знали, что там происходит. И только когда нас освободили, мы увидели зверства, которые совершили россияне. Для нас это стало шоком.

На улице Ивана Франко жил певец, который пел в нашем церковном хоре. С ним пропала связь. После освобождения мы начали его искать. И оказалось, что его семью и еще двух человек пытали до такой степени, что некоторые из них были без ног. Их просто сожгли. Тела были обуглены, пришлось несколько месяцев ждать результатов ДНК-тестов, чтобы юридически подтвердить факт гибели. Мы понимали, кто это (по определенным признакам), но для нас было важно не то, что мы чувствуем и понимаем, а чтобы потом это можно было предъявить преступникам во время трибунала, который рано или поздно будет.

Здесь, рано или поздно, будет большой мемориал. То, что есть сейчас, — это временно. Мы не можем просто так забыть этих людей. Здесь стоит памятный крест, куда мы приходим молиться. Недавно поставили инсталляцию с именами людей, погибших в объединенной Бучанской общине. Там около 500 имен. Это люди, которых мы знаем. Есть фамилии, у некоторых отсутствует точная дата смерти. Например, человек был убит, но свидетелей этого убийства не было. Мы можем лишь предположить, когда этот человек погиб. Это все местные жители.

Когда Лавров обращается в ООН — дайте нам имена — все имена здесь есть, приезжайте, знакомьтесь.

Я ничего не документировал. У меня есть ключи от храма, на территории которого это все происходит. Утром открываю, вечером закрываю [храм]. На моих глазах происходило многое. Эксгумация проводилась. Прокуроры Международного уголовного суда приехали со своей ДНК-лабораторией и нам очень помогли, потому что у них были быстрые тесты. У нас ждать было гораздо дольше. Я видел, как это происходило. Мы очень благодарны за помощь. Все родственники, которые искали своих родных и близких, могли сдать ДНК-тесты и через некоторое время, через полгода, год, если случайно обнаружат какое-то тело: где-то россияне убили, где-то в гараже, подвале или лесу закопали, у нас всегда будет возможность узнать этого человека по ДНК-тесту.

У нас есть несколько десятков пропавших без вести. Мы понимаем, что эти люди где-то есть. Часть этих людей обнаружена в России. Это мирные люди, не имеющие никакого отношения к военному делу. Они сидят в тюрьмах в России. Но есть люди, местоположение которых неизвестно. И есть вероятность, что, к сожалению, число убитых будет увеличиваться. Поэтому есть гражданские таблички. При необходимости можно будет дописать данные.

Есть ли люди, которые сначала были неидентифицированы, но потом опознаны?

Да. Я рассказывал о певце нашего храма. Там проблема была в том, что родственники, которые могли бы сдать ДНК-тесты, были только у матери. Мать, отец, сын, дядя. Сестра матери сдала ДНК-тест, сначала нашли маму. Затем сделали сравнительные тесты, искали сына. А потом от сына уже искали отца. Пришлось ждать несколько месяцев, пока все эти тесты и экспертизы завершились. Поэтому эти люди были похоронены как неопознанные. Мы знали, кто где похоронен, а когда пришло время, их перезахоронили уже вместе, как одну семью, как опознанных. Приходят новые результаты тестов. Родственники могут быть где-то за границей. И когда они возвращаются, можно сдать ДНК-тест и через какое-то время люди, похороненные как неопознанные, будут идентифицированы. Такие случаи у нас есть.

Многолетний опыт Украины и России, которых называли братскими народами, говорил, что мы одно целое. Сейчас происходит такая раздор, такая ненависть, такая вражда... Так называемый братский народ напал на Украину, и мы видим следы разрушения в этом храме.

Как преодолеть эту ненависть, эту раздор? Возможно ли это вообще сделать? Сколько времени нужно для того, чтобы умиротворить эти два народа?

История гласит, что в теории это возможно. Яркий пример — Вторая мировая война. Когда фашистская Германия напала на нас. Но сейчас Германия — одна из стран, которая нам помогает. Я общался и с журналистами, и с официальными делегациями, которые приезжают сюда. Нет никаких барьеров, никаких вопросов к ним — нет. Потомки и внуки тех людей, которые были здесь оккупантами, к войне не имеют никакого отношения, но до сих пор они переживают произошедшее и чувствуют свою ответственность. Для них важно, чтобы это никогда не повторилось.

Когда преступники наказаны, когда зло названо злом, когда совершившие преступления каются и просят прощения, открывается путь к примирению.

Может быть, десятки лет нужно. Пока мы видим в отношениях с Россией совсем другую ситуацию. Никто не собирается раскаиваться. Никто не признает свои преступления. Напротив, говорят, что могут повторить. Винят нас в фашизме, в каких-то абсурдных вещах. А потому, пока не будет трибуналов, пока преступники не будут наказаны, пока зло не будет названо злом, пути к примирению я не вижу.