“Мы видели из окна поезда, как мужчины в Славянске держали ломами дорогу, чтобы мы проехали…”

Мы жили в Донецкой области, Бахмутском районе, селе Серебрянка.

Как война пришла в вашу жизнь?

Это было двадцать четвертого февраля. Я утром встала, хотела внучку в школу одевать. В половину шестого утра я вышла во двор и услышала, что что-то очень сильно гремит в том районе, где находится школа. Я позвонила учительнице, говорю: “Что там происходит, потому что ребенка надо в школу везти”. А она отвечает: “Не надо, я уже посмотрела в Интернете. Это бомбят краматорский аэродром”.

Через полчаса я услышала, что стали бомбить от Краматорска до Славянска. Кременную, Рубежное, Лисичанск, Северодонецк, Попасную. Как начали стрелять двадцать четвертого, так останавливались только на двадцать минут: бомбили тридцать пять дней подряд днем и ночью. Когда летел самолет на Попасную, он так низко над домом пролетел, что у меня внучка на одно ушка долго не слышала. Слава Богу, сейчас все в порядке.

Где вы находились во время боевых действий

Почти постоянно мы были в подвале. Сын кухню соорудил из кирпичей, потому что было холодно. Мы там грелись в подвале. Бывало, ночевали там.

Вы были свидетелем разрушения гражданских объектов?

Я видела, как в Рубежном горел завод “Зоря”. Я видела, как дымился картонный завод … Огонь и дым были такими сильными, что было видно за двадцать пять километров. Потом они сожгли НПЗ в Лисичанске: тоже от нас было видно. Шестого апреля к нам приехали украинские солдаты и стали проверять документы.

Они заходили в каждый дом, проверяли документы, нет ли чужих в подвале. Тогда я подошла к ним и спросила: “Что мне делать? Как быть с ребенком? Мне тяжело с ней в подвале: надо поесть приготовить, искупать ее, ребенок уже месяц не купался, потому что я боюсь, что начну ее купать, будут стрелять и у меня крыша улетит”.

В четырнадцатом году на моих глаза взорвался снаряд. Полетели окна, стекла, половину крыши снесло.

Это было в селе Серебрянка, Донецкой области, Бахмутском районе. Я все это видела и боялась, что россия снова начнет бомбить, а у меня ребенок. Я очень боялась за внучку.

Когда зашли наши ребята, они сказали: “Понимаете, мы вас очень просим, оставьте эту местность, оставьте село, потому что у вас ребенок испугается”. Я говорю: “Я это все понимаю, но мне жалко оставлять дом, потому что я прожила тут пятьдесят лет”. Но ночью я приняла решение, что ради внучки надо ехать.

Как вы покидали село Серебрянку?

Это было восьмого апреля, на праздник Благовещения. Мы стояли очень долго в Краматорске на вокзале: было более трех тысяч людей, мы ждали поезд Краматорск-Львов. Вечером нам сказали, что уже можно садиться, и мы сели в этот поезд.

Где-то в восемь часов сказали, что поезд не поедет. Я ехала с внучкой, сыном и с нами — жена брата с тремя детьми. Когда мы узнали, что поезд не поедет, полиция сказала, чтобы мы шли в парк. Потом подошли наши солдаты и сказали, что повреждена железная дорога, возможно, в Славянске или Лозовой.

Мы остались стоять. Через сорок минут парни снова подошли к нам и говорят: “Садитесь тихонько в поезд”. Ехать было тяжело, потому что поезд ехал очень медленно. Мы видели через окно, как мужчины в Славянске держали ломами дорогу, чтобы мы проехали … Это было очень страшно, но мы доехали удачно, слава Богу. На следующий день две ракеты попали в то место, где мы стояли. Если бы мы там остались, нас бы уже не было. Там были люди из Северска, это возле нашего села. Они погибли.

Что сейчас с вашим селом?

Мне начали звонить люди, которые там остались. Наше село сожгли дотла: ни одного целого дома в селе нет. Детский сад, в котором я работала, сожгли. На улице где-то один дом разрушен, а остальные — сожжены. У нас больше нет села.

Остался ли у вас кто-то в Серебрянке?

Там осталось человек десять-пятнадцать. Старенькие люди, но волонтеры сейчас еще работают. Я вчера звонила парню, который в четырнадцатом году нам помогал перекрывать крыши. Он сказал, что поможет и всех людей вывезет, потому что они месяц без воды, света и продуктов питание.

Остались ли психологические травмы у вашей внучки?

Я думаю, что остались, но сейчас ей лучше. Когда она на одно ухо оглохла, то ночью не спала, боялась, плакала, бежала ко мне в кровать, ложилась возле меня, у нее дергался глаз. Она очень испугалась того самолета, потому что он сильно гудел. Я тогда говорила: “Аленка, давай бегом есть, давай бегом есть, потому что сейчас тебе надо идти в уголок”. Все тридцать пять дней у нее был уголок на кровати, где три стены, чтобы на нее не попали осколки от окна. Я очень боялась за нее. После этого она начала ручками постоянно перебирать и сильно нервничать.

Недавно я с ней лежала в больнице (у нее было отравление). Я с врачом разговаривала, он выписал витамины и сказал, что если она и дальше будет так делать, то надо лечиться, потому что у нее травма. Если где-то что-то стукнет, она сразу: “Бабушка, что это?”

Даже когда машины едут по дороге громко, она смотрит и говорит: “Бабушка, это не российские военные едут?” Она их до сих пор боится.

Как относились к русскоговорящим в вашей местности?

У нас преимущественно смешанный язык: и русский, и украинский. Но большинство людей разговаривают на русском. Моя внучка знает отлично два языка. В селе жило много людей, которые вообще не разговаривали на украинском, но их никто не обижал, никто никого не заставлял, никто никого не презирал. В четырнадцатом году у нас был включен российский канал. Россия передавала, что на Донбасс пришли бандеры уничтожать русскоязычных людей. Этот канал так сильно напугал людей, что они поверили, что пришли бандеры убивать русскоговорящих, и очень испугались. Потом, когда приехали украинские солдаты, которые никого не обижали, они поняли, что этот канал врет.

Сейчас также были включены российские каналы и снова говорили: “Бандеры идут, их надо уничтожить, всех будем уничтожать точными ударами”.

Я смотрела телевизор и видела, как это рассказывал какой-то военный. Поэтому, некоторые люди остались ждать “русский мир”. Но когда увидели, что “русский мир” начал стрелять по ним, тогда они выехали из села. Вот так у нас было. Даже ко мне подходили люди и спрашивали: “Это правда, что украинские солдаты пришли к нам и будут нас убивать? Вы же оттуда, с Западной Украины?” Я родилась в Львовской области, в Сколовском районе, они меня спрашивали, а я говорила: “Запомните навсегда, что украинский солдат вас никогда не обидит, потому что я знаю этих людей, я там росла и знаю, что они честные и справедливые люди. Последний кусок хлеба отдадут, последнюю сорочку снимут и вам помогут, я этих людей знаю”. Они поверили и так мы жили восемь лет. Солдаты наши стояли, но никто их не обижал.

Были ли люди, которые ждали прихода российских войск?

Люди сомневались, они не знали, куда идти. Они сначала не понимали, кто в нас стреляет. Но также было много людей, которые ждали россию. Они даже говорили, что у нас будут российские деньги. Люди разделились: кто за россию, кто за Украину. Как-то так все было в феврале, когда началась война. Некоторые люди говорили: “Придут россияне, нам станет легче, цены станут ниже, пенсии поднимутся”.

Они верили в это пока не увидели, как летят ракеты, кто стреляет, кто уничтожает Краматорск, Лисичанск, Северодонецк. Много людей к нам приехало оттуда: босые, раздетые, голодные. Мы помогали переселенцам. Даже ко мне приехал один молодой парень с женой и ребенком. Они верили, что Россия придет и все будет хорошо. Я с ними поговорили и говорю: “Ты понимаешь, что происходит и кто стреляет?” Он говорит: “Теперь я все понял”.

Как война поменяла мысли пророссийского населения села?

Я думаю, после этой войны они должны понять, кто враг. Не только на словах, но и в душе понять, что Украина — наша родная земля. Что если они хотят быть россиянами, то пусть садятся и едут в Россию, никто никого не держит. Но если они живут в Украине, то пусть поймут, что на нас напала Россия, а не Украина начала стрелять. Где логика? Украина не стреляет в своих людей, она не убивает детей, а россия напала и стреляет. Я думаю, что после этой войны и всего ужаса, который они видели, они все поймут. Я думаю, что все будет хорошо.